Две недели назад я сидел за кухонным столом со своей женой Катей,
и мы обсуждали то, о чём я буду говорить сегодня.
Наш 11-летний сын Линкольн тоже сидел с нами за столом и делал
домашнее задание по математике.
Во время паузы в разговоре
с Катей я взглянул на Линкольна
и был внезапно поражён,
вспомнив о своём клиенте.
Моим клиентом был парень по имени Уилл.
Он был из Северного Техаса.
Он никогда не был хорошо знаком со своим отцом, потому что отец покинул его маму
ещё когда она была им беременна.
Ему было суждено воспитываться матерью-одиночкой,
что могло бы быть и неплохо,
но только именно эта мать-одиночка
была параноидальным шизофреником,
и когда Уиллу было пять лет, она попыталась убить его мясницким ножом.
Власти забрали её
и поместили в психиатрическую больницу,
и затем Уилл несколько лет жил со старшим братом,
пока тот не совершил самоубийство, выстрелив себе в сердце.
И после этого
Билла кидало от одного родственника к другому,
пока в девять лет он не начал жить, по сути дела, сам по себе.
В то утро, сидя с Катей и Линкольном, я взглянул на своего сына
и понял, что когда Билл, мой клиент,
был в его возрасте,
он уже два года как жил сам по себе.
В итоге Билл вступил в банду
и совершил
много очень тяжких преступлений,
включая самое серьёзное из всех,
ужасное, трагическое убийство.
И в конечном итоге Уилла казнили
в наказание за это преступление.
Но я не хочу сегодня обсуждать
нравственную сторону
высшей меры наказания. Я определённо считаю, что моего клиента
не должны были казнить, однако сегодня я хочу
рассказать о смертной казни
так, как я никогда ещё не говорил,
таким образом,
который совершенно непротиворечив.
Я думаю, что это возможно,
потому что есть область
в дебатах о смертной казни —
возможно, самая важная область —
где все соглашаются,
где самые горячие сторонники смертной казни
и самые горластые аболиционисты
сходятся во мнениях.
И эту область я хочу исследовать.
Но прежде я хотел бы уделить пару минут рассказу о том, как разворачивается
дело со смертным приговором,
а затем я хочу рассказать о двух уроках, которые я выучил за последние 20 лет
как адвокат приговорённых к смерти,
из наблюдений за развитием более ста дел.
Дело о смертной казни можно представить себе как историю
из четырёх глав.
Первая глава каждого дела всегда одинакова,
и это трагедия.
Она начинается с убийства
невинного человека,
а затем следует суд,
где убийцу приговаривают и посылают в камеру смертников,
и в итоге этот смертный приговор
утверждает апелляционный суд штата.
Вторая глава состоит из сложных процессуальных действий,
известных как прошение к штату о применении хабеас корпус.
В третьей главе процессуальные действия ещё сложнее, и это называется
федеральные слушания по хабеас корпус.
И вот в четвёртой главе
может произойти многое. Адвокаты могут подать прошение о помиловании,
или начать ещё более сложную тяжбу,
или вообще ничего не делать.
Но эта четвёртая глава всегда кончается
казнью.
Более 20 лет назад, когда я начал защищать приговорённых к смерти,
они не имели права на адвоката ни во второй,
ни в четвёртой главе этой истории.
Они были сами по себе.
На самом деле, лишь в конце 1980-х они получили
право на адвоката в третьей главе
этой истории.
Приговорённым к смерти оставалось лишь
полагаться на адвокатов-добровольцев
в работе с их процессуальными действиями.
Однако смертников было намного больше,
чем знающих адвокатов с желанием работать над этими делами.
Поэтому адвокаты неизбежно
обращались к делам, которые были уже в четвёртой главе —
что, конечно, разумно. Те дела — самые неотложные;
те парни — ближе всех к казни.
Некоторые адвокаты были успешными; им удалось добиться нового рассмотрения дела для своих клиентов.
Другим удавалось продлить жизни своих клиентов,
иногда на годы, иногда на месяцы.
Единственное, чего не происходило, так это то,
что никогда не было серьёзного и устойчивого снижения числа
ежегодных казней в Техасе.
На самом деле, как видно на графике, со времени, когда механизм казней в Техасе
стал эффективным к середине и к концу 1990-х,
было лишь несколько лет, когда число казней в год упало
ниже 20.
В типичном году в Техасе,
бывает в среднем
два человека в месяц.
Были годы, когда в Техасе казнили почти 40 человек, и это число
за прошлые 15 лет никогда особо не уменьшалось.
Однако, хотя мы продолжаем казнить
примерно столько же людей каждый год,
число людей, которых приговаривают к смерти
ежегодно,
упало весьма резко.
Это парадоксально —
ведь количество ежегодных казней осталось высоким,
но число новых смертных приговоров упало.
Отчего так?
Это нельзя объяснить снижением количества убийств,
потому что количество убийств
не уменьшилось столь же круто, как опустилась красная линия на графике.
На самом деле произошло вот что:
суды стали приговаривать всё больше людей
к пожизненному заключению без права на освобождение,
вместо того, чтобы посылать их в камеру казней.
Почему это произошло?
Это произошло не из-за ослабления общественной поддержки смертной казни.
Противников смертной казни очень утешает факт,
что поддержка смертной казни в Техасе — на небывало низком уровне.
Знаете, что в Техасе значит небывало низко?
Это означает чуть выше 60%.
Действительно хорошо по сравнению с серединой 1980-х,
когда она была выше 80%.
Но мы не можем объяснить уменьшение приговоров к смерти и рост
пожизненных приговоров без права освобождения ослаблением поддержки смертной казни,
потому что люди всё ещё поддерживают смертную казнь.
Что же стало причиной этого явления?
А произошло то,
что адвокаты,
защищающие смертников, перенесли внимание
на более ранние главы истории о смертной казни.
25 лет назад они фокусировались на четвёртой главе.
Из четвёртой главы, в которой они были 25 лет назад, они переместились в третью
в конце 1980-х.
И после третьей главы в конце 1980-х они дошли до второй главы
в середине 1990-х. Начиная с середины и к концу 1990-х
они начали переносить внимание на первую главу истории.
Вы можете по-разному оценивать, хорошо это или плохо, когда уменьшается количество смертных приговоров
и растёт количество приговоров к пожизненному заключению.
Сегодня я не хочу обсуждать это.
Я хочу только сказать, что причина того, что произошло,
в том, что адвокаты смертников поняли,
что чем раньше вступить в дело,
тем выше вероятность того, что удастся спасти жизнь клиента.
Это первый урок, который я выучил.
Второе, что я выучил:
Мой клиент Уилл
не был исключением из правила;
он был правилом.
Я иногда говорю: если вы назовёте мне имя приговорённого к смерти —
не важно, из какого штата, не важно, встречал ли я его прежде —
я напишу вам его биографию.
В восьми случаях из десяти
детали этой биографии
будут более или менее соответствовать действительности.
Причина в том, что 80% людей в камере смертников
вышли из таких же неблагополучных, как и у Уилла, семей.
80% людей в камере смертников
оказывались перед
судом для несовершеннолетних.
Это второй урок,
который я выучил.
Теперь мы находимся именно в той узкой области,
где все соглашаются.
В этом зале могут быть разные мнения
о том, нужно ли было казнить Уилла,
но я думаю, все согласятся
с тем, что наилучшей версией его истории
была бы история, в которой убийство
вообще бы не происходило.
Как нам этого добиться?
Когда наш сын Линкольн решал математическую задачу
две недели назад, это была трудная, заковыристая задача.
Он учился тому, что если задача сложна и заковыриста,
иногда её можно решить, разбив её на более мелкие задачи.
Так мы поступаем с большинством проблем — в математике и физике, даже в социальной политике —
мы разбиваем их на более мелкие, более решаемые проблемы.
Но время от времени,
как сказал Дуайт Эйзенхауэр,
чтобы решить задачу,
её надо укрупнить.
Чтобы решить эту проблему,
надо более широко рассматривать вопрос о смертной казни.
Мы должны сказать, ладно.
Вот четыре главы
истории о смертной казни,
но что происходит
до начала этой истории?
Как мы можем вмешаться в жизнь убийцы
прежде, чем он станет убийцей?
Какие есть возможности
отвести кого-то
с дороги,
которая ведёт к исходу, который все —
и сторонники и противники смертной казни —
считают
плохим исходом:
убийство невинного человека?
Иногда люди говорят,
что что-то не является
ядерной физикой.
Подразумевая, что ядерная физика очень сложна,
а то, о чём говорят — очень просто.
Это — ядерная физика;
это — математическое выражение
тяги, создаваемой ракетой.
То, что мы обсуждаем сегодня,
столь же сложно.
То, что мы обсуждаем сегодня, подобно
ядерной физике.
У моего клиента Уилла
и у 80% людей в камерах смертников
в жизни было пять глав,
через которые они прошли до
четырёх глав истории смертной казни.
Я думаю об этих пяти главах, как точках вмешательства,
периодах в их жизнях, когда наше общество
могло бы вмешаться в их жизни и отвести их прочь с пути, что ведёт
к исходу, который мы все — сторонники и противники
смертной казни —
считаем плохим исходом.
В течение каждой из этих пяти глав:
когда его мать была им беременна;
в годы его раннего детства;
когда он был в начальной школе;
когда он был в средней школе, а затем в старших классах;
и когда он был в системе исправления несовершеннолетних — в течение каждой из пяти глав,
общество могло бы много чего сделать.
В самом деле, если только представить,
что есть пять различных видов вмешательства, способов, которыми общество может вмешиваться
в каждую из пяти глав,
способов, которые можно подбирать как угодно,
есть 3 000 — больше чем 3 000 — возможных стратегий
того, что можно предпринять, чтобы таких детей, как Уилл,
отвести прочь с пути, которым они идут.
У меня пока
нет решения.
Но то, что нам ещё многое нужно выучить,
не значит, что уже сейчас мы не знаем многого.
Мы знаем из опыта других штатов,
что есть большое разнообразие видов вмешательства,
которые можно использовать в Техасе и в любом штате, где их не используют,
чтобы избежать исхода, который мы все считаем плохим.
Назову лишь некоторые.
Я не буду говорить сегодня о реформе правовой системы.
Эту тему лучше оставить для зала, полного адвокатами и судьями.
Давайте лучше я расскажу о паре видов вмешательства,
которые мы можем осуществить совместно,
потому что эти способы вмешательства появятся,
когда законодатели и политики, налогоплательщики и граждане,
согласятся, что именно это мы должны делать,
и наши деньги мы должны тратить именно так.
Мы могли бы обеспечивать заботу о раннем детстве
для бедных и находящихся в неблагоприятных условиях детей,
и мы могли бы делать это бесплатно.
Мы могли бы отвести детей, вроде Уилла, с пути, на который они ступили.
Есть другие штаты, которые это делают, а мы — нет.
Мы могли бы завести школы, как на уровне старших,
так и средних классов, да даже для начальных,
специально для бедных и находящихся в неблагоприятных условиях детей, и особенно
для детей, попадавших
в суд для несовершеннолетних.
Некоторые штаты это делают;
а Техас — нет.
Мы много чего ещё могли бы сделать,
но вот ещё одна вещь, которую мы могли бы сделать.
Это будет единственной спорной вещью
из того, что я говорю сегодня.
Мы могли бы вмешиваться
гораздо жёстче
в опасно неблагополучные семьи,
и вытаскивать из них детей до того,
как их мамы схватят мясницкий нож, угрожая их убить.
Если мы за это возьмёмся,
нам нужно будет их где-то пристраивать.
Но даже если всё это сделать, кое-кто из детей будет упущен,
и они доберутся до последней главы перед началом истории убийства,
они окажутся в тюрьмах для несовершеннолетних.
Но даже если это случится,
ещё не слишком поздно.
Ещё есть время подтолкнуть их,
если думать о подталкивании,
а не просто о наказании.
Есть два преподавателя на северо-востоке — один в Йеле, а другой в Мэриленде —
они основали школу
при тюрьме для несовершеннолетних.
Дети сидят в тюрьме, но они ходят в школу с 8 утра
до 4 часов дня.
Это было трудно организовать.
Нужно было набрать учителей,
которые хотели бы преподавать в тюрьме, нужно было установить строгое
разделение между работниками школы и начальством тюрьмы,
но самое ужасное — им пришлось придумать новую учебную программу, потому что,
угадаете?
В тюрьму попадают и освобождаются не по полугодиям.
Но они всё это сделали.
Что же во всём этом общего?
Общее в том, что всё это стоит денег.
Кое-кто в зале, возможно, достаточно стар, чтобы помнить
парня из старой рекламы масляных фильтров.
Он говорил: «Вы можете заплатить сейчас,
а можете заплатить позже».
Так вот,
с системой смертной казни
мы платим позже.
Но дело в том,
что на каждые 15 000 долларов, которые мы тратим, вмешиваясь
в жизнь бедных и находящихся в неблагоприятных условиях детей
в ранних главах,
мы на 80 000 долларов сокращаем расходы, связанные с будущими преступлениями.
Даже если вы не согласны с тем,
что мы морально обязаны так поступать,
это просто выгодно экономически.
Я хочу рассказать о своей последней беседе с Уиллом.
Был день его казни,
и мы просто беседовали.
Всё было завершено
в его деле.
Мы говорили о его жизни.
Он говорил сначала об отце, которого он почти не знал,
тот умер,
и затем о его маме,
которую он знал,
она всё ещё жива.
И я сказал ему:
«Я знаю историю.
Я читал отчёты.
Я знаю, она пыталась тебя убить.
Но я всегда задавался вопросом,
действительно ли ты это помнишь.
Вот я ничего не помню
про то, когда мне было пять лет.
Может, ты всего лишь помнишь то, что тебе кто-то рассказал».
А он взглянул на меня и, наклонившись вперёд,
ответил: «Профессор», — он уже 12 лет знал меня, но все ещё называл профессором.
Он сказал: «Профессор, не хочу быть непочтительным,
но когда ваша мама
хватает мясницкий нож, который вам кажется больше вас самих,
и гоняется за вами по дому, крича, что хочет убить,
и приходится запереться ванной, упереться в дверь
и кричать о помощи, пока не появится полиция, —
он взглянул на меня и сказал, —
такое не забывается».
Надеюсь, вы не забудете одну вещь:
с момента нашего прибытия сюда утром до перерыва на обед
произойдёт четыре убийства
в Соединённых Штатах.
Мы направим огромные общественные средства на наказание людей, которые
совершили эти преступления, и это правильно, потому что мы должны наказывать
тех, кто совершает плохие поступки.
Но из этих преступлений три предотвратимы.
Если посмотреть шире
и направить внимание на ранние главы,
никогда не придётся писать первое предложение,
с которого начинается история о смертной казни.

Lessons from death row inmates | David R. Dow